Дворцы и люди Большого Канала. Часть 4

Дворец Дольфин Манин

1

0

Ренессансный дворец XVI в. построил прославленный Сансовино из Флоренции.

Венецианцы, кажется, единственные на Аппенинском полуострове, кто может закончить слово на согласный звук. Поэтому, например, Манин, а не Манини, как было бы нормально в остальной Италии. Слухи о том, что их за что-то так наказали когда-то или что они сами удалили вроде бы бесполезную букву, чтобы расходовать меньше чернил, ни на чем не основаны.

Семейство Манин было сказочно богато. В провинции Фриули у них были огромные земельные наделы. Перебравшись в Венецию, купили себе статус патрициев за 100 тыс дукатов. Похоже, не особые заслуги, а вовремя и аккуратно переданные нужным людям внушительные суммы в 1789 году возвели Лодовико Манина на дожеский престол. Недовольство было большое. Говорили: "Мы сделали фурлана (обидное прозвище выходца из Фриули) дожем. Это конец республики".

Конец и пришел. Наполеон давно точил зуб на Венецию. У него были далеко идущие наполеоновские планы, и эта республика под носом у великой Франции была ему не нужна.

Нагло нарушая территориальные воды Венеции, игнорируя требования пристать к берегу и назвать себя, снаряженный маленьким капралом военный корабль, по иронии судьбы называвшийся "Освободитель", на всех парусах шел к Сан-Марко. Предупредительные выстрелы сменились огнем на поражение. Ядро угодило в борт, был убит капитан и несколько матросов.

"Освободитель", не потеряв плавучести, развернулся и, ловя боковой ветер, галсами ушел назад. Дело было сделано. Провокация удалась.

Ультиматум был жестким и не предусматривал компромиссов. Венеция должна без единого выстрела пропустить на свою территорию французских солдат и моряков, сдать свои воинские арсеналы и, что самое унизительное, отказаться от режима, который просуществовал там более тысячи лет и которым они так гордились.

Все требования были выполнены. В 1797 году некогда великая средиземноморская держава перестала существовать.

Веков за девять до этого в Венеции под покровом темноты высадились далматинцы. Это древний славянский народ, предки нынешних сербов и хорватов. Как раз был канун Троицы, и готовились сыграть много свадеб. Пираты прокрались в церкви, похитили венецианских невест прямо из-под венца и давай удирать. Попутный ветер гнал легкие парусные кораблики прочь от берега. Местные не могли угнаться на своих галерах. Горячие венецианские парни уже в отчаянии бросили весла. Но тут ветер переменился, и весельная тяга оказалась надежнее парусной. Догнали. И как раз вовремя, еще немного - и было бы поздно. Далматинцев выбросили за борт, невест же в целости и сохранности вернули назад и доиграли свадьбы. Потом и Далмацию завоевали, чтобы раз и навсегда пресечь эти дерзкие набеги.

Не знаю, верите ли вы в этот замечательный подвиг. Венецианцы верят, поэтому назвали набережную Славянской (Riva degli Schiavoni).

0

0

К чему здесь этот сюжет?

А к тому, что далматинская знать, будучи завоеванной, интегрировала в венецианское общество. Какие-то потомки похищавших и завоеванных становятся полноправными гражданами Венеции и даже сенаторами. При этом все помнят, что они не принадлежат к титульной нации. Но, когда струсивший Лодовико Манин убеждал (и убедил ) Сенат безоговорочно капитулировать перед Бонапартом, эти не совсем свои оказались вроде как большими патриотами, чем свои, и проголосовали против. Предлагали перебраться на материк, учредить там правительство в изгнании, искать союзников - но не сдаваться.

После окончательного развенчания Наполеона каждой сестре выдавалось по серьге; прояви тогда Сенат больше мужества, зачли бы это Венеции и, как знать, Австрия сохранила бы им потом хоть какую-то государственность.

Но мужество проявлено не было. Решимость же инородцев отмечена на набережной, названной в честь их дерзких предков, мемориальной доской.

По прошествии двух веков нам не так ясно, кто был большим патриотом: тот, кто подставлял под удар свой город и своих соотечественников, или тот, кто пошел на унижение, но ни одно ядро не разорвалось в Венеции. Наполеон не шутил. Пушки с кораблей и суши были направлены на прекраснейший город в мире. Артиллерист по основной военной специальности знал, как с наибольшей эффективностью сосредоточить огонь по населенному пункту.

Однако был в истории Венеции еще один Манин. Нет, не родственник.  

Даниеле Манин - национальный герой Венеции. Настоящая фамилия его деда - Медина. Когда этого Медину крестили, согласно традиции, позвали в крестные отцы брата упомянутого дожа, и тот дал новообращенному свою фамилию.

Опять евреи, а что делать.  

2

0

Даниеле возглавил в 1848 году народное восстание против австрийцев, и созданная им республика продержалась два с половиной года. Его прах упокоился в величественной гробнице на почетнейшем месте - у северного фасада собора Святого Марка.

Дворец Джустиниан

1

0

Во дворце Джустиниан жил Вагнер. Здесь он сочинил второй акт "Тристана и Изольды". На деньги своего безумного покровителя баварского короля Людвига II будет приезжать и размещаться с удобствами еще не раз. Венеция неизменно приводила его в восторг. Музыка в камне - избитая метафора, но в Венеции эта музыка непрерывна, а он такую любил.

Сиживал в кафе "Лавена", о чем напоминает выполненный на дереве портрет.

1

0

В погожий день играл оркестр. Часто исполняли Вагнера. Не 6-часовые оперы, конечно, а созданные сумрачным гением яркие запоминающиеся мелодии, из которых эти оперы состояли. Иногда дирижировал своей музыкой, и тогда с него не брали за кофе.

Дворец Вендрамин Калерджи, где он умер, тоже отмечен мемориальной доской. Там казино сейчас.

Джустинианы - знатнейшиее из знатных. Они принадлежат к четверке так называемых евангелических семейств Венеции, можно сказать, отцы-основатели.

Но в 1171 году мужская линия вот-вот должна была прерваться. Мужчины в продуктивном возрасте пали в бою, а мальчики либо рано умерли, либо вовсе не родились. Оставался один - принявший монашеский обет Николо. Всем городом уговаривали жениться, специальную делегацию отправили за санкцией папы в Рим. Женился. На свет были произведены девять сыновей и три дочерей, после чего Николо со спокойной совестью вернулся в свой монастырь и возобновил обет.

В XIV в. некто Орсато Джустиниан был отправлен послом Венеции в Неаполь. Король Неаполя и обеих Сицилий велел убрать из зала, где назначено было вручать верительные грамоты, все стулья, кроме одного тронного сиденья - для себя. Это грубое нарушение протокола. Орсато понял, что уполномоченного посла и в его лице Республику хотят смутить и унизить. Однако ничем не выдал себя.

Придворные стояли, и Орсато стоял. Сама любезность, посол выполнил необходимые формальности, а когда перешли, выражаясь современным языком, к конкретике, расстегнул пряжку на шее. На пол упал расшитый золотом и подбитый редкостным мехом плаш. Посол непринужденно уселся на полу, и разговор продолжился. Выдержка требовалась уже от его высокопоставленного собеседника.

Когда Орсато уходил, в дверях, по знаку короля, его нагнал паж с плащом.

Сказано было негромко, но все услышали:

"Посол Венеции не таскает за собой стулья, на которых сидел."

И вышел.

Овдовев, Орсато завел себе возлюбленную - девушку замечательно красивую и преданную, но из простых. О браке не могло быть и речи. Однако подрастало дитя этой любви, дочь, в которой он души не чаял и которую вознамерился, когда пришло время, пристроить как раз самым достойным образом.

Молодые люди приглянулись друг другу, но вот родители кандидата не то чтобы говорили "нет", но и "да" не говорили, тянули кота за хвост. Cомнительное происхождение стало камнем преткновения. Во дворце назначена очередная встреча, надо что-то решать, но опять они тянут. Терпение хозяина кончилось. Он хлопнул в ладоши, и слуги принесли в гостиную самое дорогое платье дочери, сундук с золотыми дукатами и бутылку...

Внимание, вопрос. Зачем понадобилась бутылка и что в ней было?

Орсато Джустиниан велел положить платье на стол в парадной зале своего дворца и лить на него оливковое масло, пока не образовалось здоровенное пятно, а затем сыпать на это пятно золото.

Когда пятна стало не видно, он вопросительно посмотрел на родителей молодого человека.

На следующий день сыграли свадьбу.

Дворец Дандоло Фарсетти и дворец Лоредан

2

0

Дворец Дандоло Фарсетти(на фото справа) с его сплошным балконом, элегантными сдвоенными колоннами и ориенталистскими арками нижнего этажа - архитектурное эхо дворца Лоредан (слева), хотя и немного приглушенное позднейшей перестройкой.

Фарсетти не были старинным родом, они стали патрициями за деньги. Тщеславие? Может быть, и оно. Но главное - принадлежа к знати, они могли покровительствовать словесности, наукам и искусству; простолюдину, даже богатому, меценатствовать не полагалось.

В стенах дворца выучился великий Канова. Он отблагодарил своей первой взрослой работой - двумя полными корзинами с фруктами, выполненными из мрамора.

Здесь в 1747 г. cостоялось перовое заседание литературной Академии. История ее основания поучительна.

Cенатор Даниел Фарсетти и его брат Томмазо забрели как-то в небольшую церковь и услышали там на редкость претенциозную проповедь. Ораторствовал некто Джузеппе Сакеллари, человек малограмотный, но с космическими амбициями, пытавшийся рифмовать к тому же. Им показалось справедливым, чтобы и другие люди их круга ознакомились с этим потрясающим воображение творчеством. Изо всех сил стараясь не умереть от душившего их смеха, они дослушали проповедь до конца, после чего обратились к Джузеппе с выражениями восторга, а также предложением возглавить литературную Академию, но не угодно ли будет достопочтенному кандидату сперва явиться завтра в кафе Менегацци и выступить там, чтобы все предполагаемые члены могли оценить его гений.

В ту ночь муза графоманов была особенно благосклонна к Сакеллари; он, надо полагать, не отпускал ее до утра.

Нужно ли говорить, каким ликованием встретили его выступление в упомянутом кафе. Разумеется, он был избран единогласно, с титулом в придачу, перевести который непросто, но хотя бы попытаемся: "Его тестикулярная светлость, князь-председатель Академии Большого Яйца".

Здесь игра слов, в оригинале granо - "зерно". Но в определенном контексте не зерно, а яйцо как раз, и отнюдь не птичье. Утверждены были личный герб князя-председателя и эмблема Академии: сова, сжимающая в когтях два...э...зернышка.

Опустим завесу сострадания над несчастным.

Академия существовала и дальше, уже как серьезное научное и творческое сообщество.

Красивый старик, который смотрит вдаль на потрете работы Карпаччо - дож Венеции Леонардо Лоредан.

1

0

Принял трон в нелегкую для Республики пору. Турция отбирала у нее восточные владения. Что же Европа? Отчего не помочь братьям-христианам в борьбе с турками, этим нехристями? А Европа злорадствовала. Турок не любили за мусульманство, но еще больше не любили Венецию за ее республиканский строй - бельмо на глазу у монархий Старого Света.

Полномочия главы государства были строго ограничены. Например, не дозволялось ни с кем вести международные переговоры с глазу на глаз. Сколько сенаторов должно в таких случаях присутствовать и кто именно, определялось специальными выборами. Другими словами, недоверие к первому лицу было прописано в Основном законе.

Несмотря на это титул этот за высочайшую честь считали, и на высоком посту, как правило, оказывался человек достойный. Как правило, но не всегда.

Не вина Леонардо, что османы оттяпали Кипр. Зато не дрогнул, не убоялся открытого конфликта с папой Римским. Когда Европа, казалось, в едином строю выступила против этого республиканского безобразия (Камбрейская лига, начало XVI в.), он, ловко играя на противоречиях между сильными мира того, не гнушаясь, если нужно, и энергичными перебежками из одного лагеря в другой, удержал вверенное ему государство.

Основным же занятием рода была торговля.

Свои расчетные книги Лореданы держали в образцовом порядке. Не был исключением и некто Джакопо. В ходе очередных выборов дожа неожиданно скончался один из претендентов - его отец, отличавшийся крепким здоровьем, а вскоре вслед за ним и брат отца. На троне оказался Франческо Фоскари. В городе открыто говорили об отравлении. На семейном захоронении высекли на лытыни: "Умерли от яда". Джакопо заводит в своей книге прихода и расхода новую страницу. Он озаглавил ее "Cмерть моего отца и дяди".

Пройдет 34 года. Фоскари умирает в немощи, нищете и забвении. К тому времени он давно будет с позором смещен и брошен всеми своими друзьями и родственниками.

Джакопо вносит первую и последнюю запись на некогда озаглавленной им странице: "Он заплатил".